Единственное решение - Страница 54

— А сегодня она гордится, что ее сын офицер и на погонах у него четыре кометы. Матери все таковы. Полное отсутствие логики.

— Пожалуй, это даже к лучшему, — заметил Трабо. — А иначе некоторые из нас никогда бы и не родились на свет.

— Покажите-ка мне этого звездного мечтателя, — приказал Пине.

— Жюль! — завопил Трабо, обернувшись к пекарне и приставив ладони рупором ко рту. — Жюль, поди сюда!

Никакого ответа.

— Видите? — Трабо беспомощно развел руками. — Просто не знаю, что и делать. — Он пошел в пекарню, и оттуда донесся его громкий, нетерпеливый голос: — Я тебя звал. Почему ты не откликаешься? Господин полковник желает сейчас же тебя видеть. Пригладь волосы да поторапливайся.

Появился Жюль. Шел он нехотя, нога за ногу, волосы и руки в муке. Ясные серые глаза его смотрели прямо и открыто и не опустились под испытующим взглядом полковника.

— Итак, ты тоскуешь по звездам, — сказал Пине, с интересом разглядывая юношу. — Почему бы это?

— Почему человеку чего-нибудь хочется? — отвечал Жюль и недоуменно пожал плечами. — Наверно, так уж я создан.

— Прекрасный ответ, — одобрил Пине. — Так уж человек создан. Тысячи людей ежечасно вверяют свою жизнь одному-единственному пилоту. И ничего плохого с ними не случается. А почему? Да потому, что так уж он создан — пилотом. — Полковник медленно оглядел Жюля с ног до головы. — И, однако, ты печешь хлеб.

— Должен же кто-то и хлеб печь, — вмешался Трабо. — Не всем же летать к звездам.

— Молчать! — приказал Пине. — Вы вступаете в заговор с женщиной, чтобы убить душу живую, — значит, вы убийца. Впрочем, этого следовало ожидать. Ведь вы уроженец берегов Роны, а там убийц полным-полно.

— Господин полковник, я оскорблен…

— Хочешь ты и впредь служить этому убийце? — спросил полковник, обращаясь к Жюлю.

— Мосье Трабо был так добр ко мне. Вы меня простите…

— Еще бы ему не быть добрым, — прервал Пине. — Он хитрец. Все Трабо всегда были хитрые. — Он весело подмигнул пекарю. Жюль это заметил, и у него сразу стало легче на душе. — Но от всех новобранцев непременно требуется одно, — продолжал полковник уже более серьезным тоном. — Попробуй догадаться, что именно.

— Сообразительность, господин полковник? — рискнул Жюль.

— Да, конечно, но одной сообразительности мало. Требуется, чтобы новобранец всем своим существом рвался в космос.

— Да ведь так и во всем, — опять вмешался Трабо. — Если любишь свое дело, работаешь старательнее и лучше. Вот взять хоть меня: если бы мне было все едино, что хлеб, что не хлеб, я бы, верно, жевал сейчас табак в электрической пекарне и рук бы никогда не мыл.

— Каждый год в Космический колледж поступают десять тысяч юношей, — сказал Пине Жюлю. — И более восьми тысяч его не заканчивают. У них не хватает пороху выдержать четыре года упорного труда и сосредоточить все помыслы и все силы души на одном. Так что многие бросают его на полпути. Стыд и срам. Ты согласен?

— Да, господин полковник, стыд и срам, — подтвердил Жюль, сдвинув брови.

— Ха! — сказал Пине, очень довольный. — В таком случае давай лишим этого кровопийцу Трабо его добычи. Мы найдем ему другого парня, созданного для того, чтобы стать пекарем.

— Но, мосье…

— Я дам тебе рекомендацию в Космический колледж и взамен прошу тебя только об одном.

У Жюля перехватило дыхание.

— О, господин полковник! О чем же?

— Всегда будь таким, чтобы мне не было за тебя стыдно!

Он сидел у себя в кабине, глаза его ввалились и покраснели от усталости, а «Призрак» стремительно прорезал пространство. За двадцать напряженных, мучительных лет он выстроил целую лестницу и ступень за ступенью поднялся до чина капитана. Теперь он славился как один из самых знающих и добросовестных командиров Космической службы. И все это незыблемо покоилось на одной заповеди, которая поддерживала его в самые тяжкие минуты:

«ВСЕГДА БУДЬ ТАКИМ, ЧТОБЫ МНЕ НЕ БЫЛО ЗА ТЕБЯ СТЫДНО!»

Его мать и полковник Пине давно умерли, но до последнего своего часа они им гордились: ведь он стал капитаном.

Он был штурманом, вторым пилотом, потом первым, и место его было на носу корабля, как он всегда мечтал, и он действительно погружался в необъятный звездный мир, который так любил. Размеренно чередовались часы, отведенные на сон, отдых и работу, и, когда он работал, его постоянно переполнял неослабевающий восторг перед тем, что ему доводилось видеть, наблюдать, изучать.

А теперь он променял все это на добровольное заключение в недрах корабля и вокруг уже ничего не было — одни лишь тусклые стены из сплава титана да стол, заваленный бумагами.

Всякую минуту бодрствования, всякую минуту отдыха, а нередко и отрываясь от сна, он отвечал на вопросы, принимал решения, делал записи в специальных книгах, заполнял тысячи деловых бланков. Как говорится, одна сплошная писанина…

Через час после ужина:

— Прошу прощения, капитан. Этот толстяк из Дюссельдорфа опять напился до зеленых чертиков. Ударил стюарда, который попытался его урезонить. Прошу разрешения запереть его на гауптвахте.

— Разрешаю.

Или среди беспокойного, чуткого сна кто-то решительно трясет его за плечо:

— Прошу прощения, капитан. У десятой и одиннадцатой дюз треснула прокладка. Прошу разрешения отключить энергию на два часа, пока будет производиться ремонт.

— Разрешаю. Пускай дежурный штурман сообщит мне о координатах, как только вы сможете продолжать полет.

Два часа спустя снова трясут за плечо: